Неточные совпадения
О себе приезжий, как казалось, избегал много говорить; если же говорил, то какими-то общими местами, с заметною скромностию, и разговор его в таких случаях принимал несколько книжные обороты: что он не значащий червь
мира сего и не достоин того, чтобы много о нем заботились, что испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его, и что теперь,
желая успокоиться, ищет избрать наконец место для жительства, и что, прибывши в этот город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам.
Покамест упивайтесь ею,
Сей легкой жизнию, друзья!
Ее ничтожность разумею
И мало к ней привязан я;
Для призраков закрыл я вежды;
Но отдаленные надежды
Тревожат сердце иногда:
Без неприметного следа
Мне было б грустно
мир оставить.
Живу, пишу не для похвал;
Но я бы, кажется,
желалПечальный жребий свой прославить,
Чтоб обо мне, как верный друг,
Напомнил хоть единый звук.
От природы была она характера смешливого, веселого и миролюбивого, но от беспрерывных несчастий и неудач она до того яростно стала
желать и требовать, чтобы все жили в
мире и радости и не смели жить иначе, что самый легкий диссонанс в жизни, самая малейшая неудача стали приводить ее тотчас же чуть не в исступление, и она в один миг, после самых ярких надежд и фантазий, начинала клясть судьбу, рвать и метать все, что ни попадало под руку, и колотиться головой об стену.
— В
мире идей необходимо различать тех субъектов, которые ищут, и тех, которые прячутся. Для первых необходимо найти верный путь к истине, куда бы он ни вел, хоть в пропасть, к уничтожению искателя. Вторые
желают только скрыть себя, свой страх пред жизнью, свое непонимание ее тайн, спрятаться в удобной идее. Толстовец — комический тип, но он весьма законченно дает представление о людях, которые прячутся.
— Сам видишь:
миру служить — не хочет, себе — не умеет. — И тотчас же продолжала, но уже поспешно, как бы
желая сгладить эти слова...
В самом деле, у него чуть не погасла вера в честь, честность, вообще в человека. Он, не
желая, не стараясь, часто бегая прочь, изведал этот «чудесный
мир» — силою своей впечатлительной натуры, вбиравшей в себя, как губка, все задевавшие его явления.
Но не имеет никакого внутреннего смысла
желать внешнего
мира и отрицать всякое внешнее насилие, оставляя внутренно
мир в прежнем хаосе, тьме, злобе и вражде.
Я сам ни с кем в
мире не
желал бы так вести торговых дел, как с Киреевским.
Не снимая халата, Федор Васильич бродил с утра до вечера по опустелым комнатам и весь
мир обвинял в неблагодарности. В особенности негодовал он на Ермолаева, который с неутомимым бессердечием его преследовал, и обещал себе, при первой же встрече, избить ему морду до крови («права-то у нас еще не отняли!» — утешал он себя); но Ермолаев этого не
желал и от встреч уклонялся.
— Привез я тебе, мать Енафа, новую трудницу… — заговорил Кирилл, набираясь храбрости. — Ослепла, значит, в
мире… Таисья послала… Так
возжелала исправу принять у тебя.
[В одном из предыдущих писем к брату, от 26 января, Пущин заявляет, что не решается писать ему почтой о своих переживаниях в связи с переговорами о
мире после Крымской войны; «Как ни
желаю замирения, но как-то не укладывается в голове и сердце, что будут кроить нашу землю…
Для пользы и удовольствия будущих археологов, которым
желаю всего лучшего в
мире, кладу эту записку 18 августа 1849 года».
Зная твое доброе сердце, я очень понимаю, как тягостно для тебя должно быть всех обвинять; но если начальство твое
желает этого, то что же делать, мой друг! — обвиняй! Неси сей крест с смирением и утешай себя тем, что в
мире не одни радости, но и горести! И кто же из нас может сказать наверное, что для души нашей полезнее: первые или последние! Я, по крайней мере, еще в институте была на сей счет в недоумении, да и теперь в оном же нахожусь.
Ходоки особенно надеялись на генерала и,
желая послужить
миру, пробивались к барину во что бы то ни стало.
— Вот и отлично, Яша! — говорил Сарматов, хлопая доктора по плечу. — Послужи
миру, голубчик… А нам как-то неловко: пожалуй, Евгений Константиныч еще подумает про всякого, что он именно и
желает занять место Платона Васильича. Ведь так, Яшенька?
— Ах, как я
желала бы, чтобы эта накрахмаленная и намазанная Раиса Павловна полетела к черту, вместе с своим глухонемым мужем. Нельзя ли начать какой-нибудь процесс против Раисы Павловны, чтобы разорить ее совсем, до последней нитки… Пусть пойдет по
миру и испытает, каково жить в бедности.
— Желаниям человека нет меры, его сила — неисчерпаема! Но
мир все-таки еще очень медленно богатеет духом, потому что теперь каждый,
желая освободить себя от зависимости, принужден копить не знания, а деньги. А когда люди убьют жадность, когда они освободят себя из плена подневольного труда…
— Честной компании
мира и благоденствия
желаем, — отвечал Василий Иваныч, утирая пот, катившийся по лицу. —
Мир вам, и мы к вам!
Кровь не кипела в его жилах, глаза не туманились страстью, но он чувствовал себя как бы умиротворенным, достигшим заветной цели, и в этот миг совершенно искренно
желал, чтобы этот сердечный
мир, это душевное равновесие остались при нем навсегда.
Я его встречал, кроме Петербурга, в Молдавии и в Одессе, наконец, знал эту даму, в которую он был влюблен, — и это была прелестнейшая женщина, каких когда-либо создавал божий
мир; ну, тогда, может быть, он
желал казаться повесой, как было это тогда в моде между всеми нами, молодежью… ну, а потом, когда пошла эта всеобщая слава, наконец, внимание государя императора, звание камер-юнкера — все это заставило его высоко ценить свое дарование.
Вы, мой маленький друг, и вы, капитан, единственные в
мире люди, которые, я
желал бы, чтоб хоть сколько-нибудь меня любили и понимали…
Завтра я буду просить отца об одной милости — отпустить меня в монастырь, где сумею умереть для
мира; а вам
желаю счастия с вашими светскими друзьями.
Они продолжали систематически упиваться блаженством. Истратив весь запас известных и готовых наслаждений, она начала придумывать новые, разнообразить этот и без того богатый удовольствиями
мир. Какой дар изобретательности обнаружила Юлия! Но и этот дар истощился. Начались повторения.
Желать и испытывать было нечего.
Один служит отлично, пользуется почетом, известностью, как хороший администратор; другой обзавелся семьей и предпочитает тихую жизнь всем суетным благам
мира, никому не завидуя, ничего не
желая; третий… да что? все, все как-то пристроились, основались и идут по своему ясному и угаданному пути.
Не довлело любящему божеству быть связанным с возлюбленною им натурою
мира одною внешнею связью естественного закона и порядка; оно
желало иметь с нею внутренний союз свободной любви, для коего твари являлись неспособными.
— И приволокнись, если хочешь, за Марфиной, освежи немного ее богомольную душу! — продолжал он, как бы
желая, чтобы весь
мир сбился с панталыку.
— Я бога люблю больше всего в
мире, — воскликнул Аггей Никитич, — и пламенно
желаю, чтобы он открылся мне, но не знаю, что для этого нужно делать!.. Как об этом говорят мистики?
— Да; вот заметьте себе, много, много в этом скудости, а мне от этого пахнэло русским духом. Я вспомнил эту старуху, и стало таково и бодро и приятно, и это бережи моей отрадная награда. Живите, государи мои, люди русские в ладу со своею старою сказкой. Чудная вещь старая сказка! Горе тому, у кого ее не будет под старость! Для вас вот эти прутики старушек ударяют монотонно; но для меня с них каплет сладких сказаний источник!.. О, как бы я
желал умереть в
мире с моею старою сказкой.
Таким выбором места он, во-первых, показывал, что не
желает иметь общения с
миром, а во-вторых, он видел отсюда Бизюкину; она в свою очередь должна была слышать все, что он скажет.
«
Желаю вам вечный
мир с богом всемогущим.
В самом деле, спросите порознь каждого человека нашего времени о том, считает ли он не только похвальным, но достойным человека нашего времени заниматься тем, чтобы, получая за это несоразмерное с трудами жалованье, собирать с народа — часто нищего — подати для того, чтобы на эти деньги строить пушки, торпеды и орудия убийства против людей, с которыми мы
желаем быть в
мире и которые этого же самого
желают по отношению нас; или тем, чтобы опять за жалованье посвящать всю свою жизнь на устройство этих орудий убийства, или на то, чтобы самому готовиться к убийству и готовить к этому людей?
Все жалуются на это положение, которое не есть война, но и не есть
мир, и все
желали бы выйти из него.
«Но это не тот
мир, который мы любим. И народы не обмануты этим. Истинный
мир имеет в основе взаимное доверие, тогда как эти огромные вооружения показывают явное и крайнее недоверие, если не скрытую враждебность между государствами. Что бы мы сказали о человеке, который,
желая заявить свои дружественные чувства соседу, пригласил бы его разбирать предлежащие вопросы с заряженным револьвером в руке?
Ходить вдвоем с любимым существом в чужом городе, среди чужих, как-то особенно приятно, все кажется прекрасным и значительным, всем
желаешь добра,
мира и того же счастия, которым исполнен сам.
— Кошкилъды! — сказал он. — Это по-татарски значит: здравия
желаем,
мир вам, по-ихнему.
— Боярин Юрий Дмитрич Милославский,
желаешь ли ты отречься от
мира и всех прелестей его?
— Да хоть потому, что я не
желаю производить над сыном моим опыты и оставлять его уж, конечно, единственным некрещеным человеком в целом цивилизованном
мире.
Такова была дедушкина мораль, и я, с своей стороны, становясь на его точку зрения, нахожу эту мораль совершенно естественною. Нельзя жить так, как
желал жить дедушка, иначе, как под условием полного исчезновения жизни в других. Дедушка это чувствовал всем нутром своим, он знал и понимал, что если
мир, по малой мере верст на десять кругом, перестанет быть пустыней, то он погиб. А мы?!
А то, что одна побольше знает математики, а другая умеет играть на арфе, это ничего не изменит. Женщина счастлива и достигает всего, чего она может
желать, когда она обворожит мужчину. И потому главная задача женщины — уметь обвораживать его. Так это было и будет. Так это в девичьей жизни в нашем
мире, так продолжается и в замужней. В девичьей жизни это нужно для выбора, в замужней — для властвованья над мужем.
Кто опишет с должным беспристрастием эту ужасную борьбу России с колоссом, который
желал весь
мир иметь своим подножием, которому душно было в целой Европе? Мы слишком близки к происшествиям, а на все великое и необычайное должно смотреть издалека. Увлекаясь современной славой Наполеона, мы едва обращаем взоры на самих себя. Нет, для русских 1812-го года и для Наполеона — потомство еще не наступило!
Наполеон досадовал, называл нас варварами, не понимающими, что такое европейская война, и наконец, вероятно по доброте своего сердца, не
желая погубить до конца Россию, послал в главную квартиру светлейшего князя Кутузова своего любимца Лористона, уполномочив его заключить
мир на самых выгодных для нас условиях.
— Я старик старый, — продолжал подсудимый, — и не от
мира сего жить
желаю, а чтобы в добре и чести, — как жил я до окаянного моего разорения, — покончить дни мои!..
— Я не сержусь, но я огорчен!.. Я
желал бы, чтобы ты была лучше всех в
мире или, по крайней мере, умнее в каждом поступке твоей жизни.
— Ну, нет!.. Нет!.. — заговорил Бегушев, замотав головой и каким-то трагическим голосом. — Пусть лучше сойдет на землю огненный дождь, потоп, лопнет кора земная, но я этой курицы во щах, о которой мечтал Генрих Четвертый [Курица во щах, о которой мечтал Генрих Четвертый. — Имеется в виду французский король Генрих IV (1553–1610), якобы выражавший желание, чтобы у каждого французского крестьянина была к обеду курица.],
миру не
желаю.
Господин Голядкин не питал даже ни ненависти, ни вражды, ни даже никакой самой легкой неприязни к этому человеку, даже напротив, казалось бы, — а между тем (и в этом-то вот обстоятельстве была главная сила), а между тем ни за какие сокровища
мира не
желал бы встретиться с ним и особенно встретиться так, как теперь, например.
Ужели человек, смотрящий на
мир трезвыми глазами и чувствующий себя менее счастливым, нежели он этого
желает, — ужели этот человек утешится тем только, что начнет обманывать себя чем-то заменяющим, не подлинным?
Сам же он уверял, что больше ничего в сем
мире не
желает, как только о душе своей заботиться.
[Эта часть рассказа совершенно несогласна с тем, что читается в жизнеописании Брянчанинова, и предоставляется настоящею легендой, в которой удаление молодых людей от
мира желали представить как можно эффектнее.
Казалось, как будто разгневанное небо нарочно послало в
мир этот ужасный бич,
желая отнять у него всю его гармонию.
И вот — углубился я в чтение; целыми днями читал. Трудно мне и досадно: книги со мной не спорят, они просто знать меня не хотят. Одна книга — замучила: говорилось в ней о развитии
мира и человеческой жизни, — против библии было написано. Всё очень просто, понятно и необходимо, но нет мне места в этой простоте, встаёт вокруг меня ряд разных сил, а я среди них — как мышь в западне. Читал я её раза два; читаю и молчу,
желая сам найти в ней прореху, через которую мог бы я вылезти на свободу. Но не нахожу.